Идет с печальным видом казначей,
Проливает слезный ручей.
Идут хлебопеки и квартирьеры,
Хвалят покойника манеры.
Идет аудитор, надрывается,
С похвалою о нем отзывается.
Едет в коляске полковой врач,
Печальным лицом умножает плач.
На козлах сидит фершал из Севастополя,
Поет плачевно: «Не одна во-поле…»
Идет с кастрюлею квартирмейстер,
Несет для кутьи крахмальный клейстер.
Идет майорская Василиса,
Несет тарелку, полную риса.
Идет с блюдечком отец Герасим,
Несет изюму гривен на семь
Идет первой роты фельдфебель,
Несет необходимую мебель.
Три бабы, с флером вокруг повойника,
Несут любимые блюда покойника:
Ножки, печенку и пупок под соусом,
Все три они вопят жалобным голосом.
Идут Буренин и Суворин,
Их плач о покойнике непритворен.
Идет повеся голову Корш,
Рыдает и фыркает, как морж.
Идут гуси, индейки и утки,
Здесь помещенные боле для шутки.
Идет мокрая от слез курица,
Не то смеется, не то хмурится.
Едет сама траурная колесница,
На балдахине поет райская птица.
Идет слабосильная команда с шанцевым
струментом,
За ней телега с кирпичом и цементом.
Между двух прохвостов идет уездный зодчий,
Рыдает изо всей мочи.
Идут четыре ветеринара,
С клистирами на случай пожара.
Гг. юнкера несут регалии:
Пряжку, темляк, репеек и так далее.
Идут гг. офицеры по два в ряд,
О новой вакансии говорят.
Идут славянофилы и нигилисты;
У тех и у других ногти не чисты.
Ибо если они, не сходятся в теории вероятности,
То сходятся в неопрятности.
И поэтому нет ничего слюнявее и плюгавее
Русского безбожия и православия.
На краю разверстой могилы
Имеют спорить нигилисты и славянофилы.
Первые утверждают, что кто умрет,
Тот весь обращается в кислород.
Вторые – что он входит в небесные угодия
И делается братчиком Кирилла-Мефодия.
И что верные вести оттудова
Получила сама графиня Блудова.
Для решения этого спора
Стороны приглашают аудитора.
Аудитор говорит: «Рай-диди-рай!
Покойник отправился прямо в рай».
С этим отец Герасим соглашается,
И погребение совершается…
Исполнить, как сказано выше,
Полковник***
После тройного залпа из ружей, в виде последнего салюта человеку и товарищу, г. полковник вынул из заднего кармана батистовый платок и, отерев им слезы, произнес следующую речь:
Гг. штаб– и обер-офицеры!
Мы проводили товарища до последней квартиры.
Отдадим же долг его добродетели:
Он умом равен Аристотелю.
Стратегикой уподоблялся на воине
Самому Кутузову и Жомини.
Бескорыстием был равен Аристиду —
Но его сразила простуда.
Он был красою человечества,
Помянем же добром его качества.
Гг. офицеры, после погребения
Прошу вас всех к себе на собрание.
Я поручил юнкеру фон-Бокт
Устроить нечто вроде пикника.
Это будет и закуска и вместе обед —
Итак, левое плечо вперед!
Заплатить придется очень мало,
Не более пяти рублей с рыла.
Разойдемся не прежде, как к вечеру —
Да здравствует Россия – Ура!!
Видяй сломицу в оке ближнего, не зрит в своем ниже бруса. Строг и свиреп быши к рифмам ближнего твоего, сам же, аки свинья непотребная, рифмы негодные и уху зело вредящие сплел еси. Иди в огонь вечный, анафема.
Посадить Герасима под арест за эту отметку. Изготовить от моего имени отношение ко владыке, что Герасим искажает текст, называя сучец – сломицею. Это все равно, что если б я отворот назвал погонами.
Так как отец Герасим есть некоторым образом духовное лицо, находящееся в прямой зависимости от Консистории и Св. Синода, то не будет ли отчасти неловко подвергнуть его мере административной посаждением его под арест, установленный более для проступков по военной части.
А мне что за дело. Все-таки посадить после пикника.
Узнав о намерении полковника, отец Герасим изготовил донос графу Аракчееву, в котором объяснял, что полковник два года не был на исповеди. О том же изготовил он донос и к архипастырю Фотию и прочел на пикнике полковнику отпуски. Однако когда подали горячее, не отказался пить за здоровье полковника, причем полковник выпил и за его здоровье. Это повторялось несколько раз, и после бланманже и суфле-вертю, когда гг. офицеры танцевали вприсядку, полковник и отец Герасим обнялись и со слезами на глазах сделали три тура мазурки, а дело предали забвению. При этом был отдан приказ, чтобы гг. офицеры и юнкера, а равно и нижние чины не смели исповедоваться у посторонних иереев, а только у отца Герасима, под опасением для гг. офицеров трехнедельного ареста, для гг. юнкеров дежурств при помойной яме, а для нижних чинов телесного наказания.